У каждого из нас есть, что рассказать молодому поколению
Читали ли вы «Педагогическую поэму» А.С. Макаренко? Давайте-ка освежим в памяти один эпизод…
«Демонстративных отказов от работы почти не было. Некоторые потихоньку прятались, смывались куда-нибудь, но эти смущали меня меньше всего: для них была всегда наготове своеобразная техника у пацанов.
…Прогульщик подходит к столу и старается сделать вид, что человек он обыкновенный и не заслуживает особенного внимания, но командир каждому должен воздать по заслугам. Командир строго говорит какому-нибудь Кольке:
— Колька, что же ты сидишь? Разве ты не видишь? Криворучко пришел, скорее место очисти! Тарелку ему чистую! Да какую ты ложку даешь, какую ложку?!
Ложка исчезает в кухонном окне.
— Наливай ему самого жирного!.. Самого жирного!.. Петька, сбегай к повару, принеси хорошую ложку! Скорее! Стёпка, отрежь ему хлеба… Да что ты режешь? Это граки едят такими скибками, ему тоненькую нужно… Да где же Петька с ложкой?.. Петька, скорее там! Ванька, позови Петьку с ложкой!..
Криворучко сидит перед полной тарелкой действительно жирного борща и краснеет прямо в центр борщовской поверхности. (…)
Дурашливо захлопотанный Петька врывается в столовую и протягивает обыкновенную колонийскую ложку, держит её в двух руках парадно, как подношение. Командир свирепствует:
— Какую ты ложку принёс? Тебе какую сказали? Принеси самую большую…
Петька изображает оторопелую поспешность, как угорелый, мечется по столовой и тычется в окна вместо дверей.
Начинается сложная мистерия, в которой принимают участие даже кухонные люди. Кое у кого сейчас замирает дыхание, потому что и они, собственно говоря, случайно не сделались предметом такого же горячего гостеприимства. Петька снова влетает в столовую, держа в руках какой-нибудь саженный дуршлаг или кухонный половик. Столовая покатывается со смеху.
Тогда из-за своего стола медленно вылезает Лапоть и подходит к месту происшествия. Он молча разглядывает всех участников мелодрамы и строго посматривает на командира. Потом его строгое лицо на глазах у всех принимает окраски растроганной жалости и сострадания, то есть тех именно чувств, на которые Лапоть заведомо для всех неспособен. Столовая замирает в ожидании самой высокой и тонкой игры артистов!
Лапоть орудует нежнейшими оттенками фальцета и кладёт руку на голову Криворучко:
— Детка, кушай, детка, не бойся… Зачем издеваетесь над мальчиком? А? Кушай, детка… Что, ложки нет? Ах, какое свинство, дайте ему какую-нибудь… Да вон эту, что ли…
Но детка не может кушать. Она ревёт на всю столовую и вылезает из-за стола, оставляя нетронутой тарелку самого жирного борща. Лапоть рассматривает страдальца, и по лицу Лаптя видно, как тяжело и глубоко он умеет переживать.
— Это как же? — чуть не со слезами говорит Лапоть. — Что же, ты и обедать не будешь? Вот до чего довели человека!
Лапоть оглядывается на хлопцев и беззвучно хохочет. Он обнимает плечи Криворучко, вздрагивающие в рыданиях, и нежно выводит его из столовой. Публика заливается хохотом.
Но есть и последний акт мелодрамы, который публика видеть не может. Лапоть привёл гостя на кухню, усадил за широкий кухонный стол и приказал повару подать и накормить «этого человека» как можно лучше, потому что «его, понимаете, обижают». И когда ещё всхлипывающий Криворучко доел борщ и у него находится достаточно свободы, чтобы заняться носом и слезами, Лапоть наносит последний тихонький удар, от которого даже Иуда Искариотский обратился бы в голубя:
— Чего это они на тебя? Наверное, на работу не вышел? Да?
Криворучко кивает, вздыхает и вообще больше сигнализирует, чем говорит.
— Вот чудаки! Ну, что ты скажешь!.. Да ведь ты последний раз? Последний раз, правда? Так чего ж тут вьедаться? Мало ли что бывает? Я, как пришёл в колонию, так семь дней на работу не ходил… А ты только два дня. А дай, я посмотрю твои мускулы… Ого! Конечно, с такими мускулами надо работать… Правда ж?
Криворучко снова кивает и принимается за кашу. Лапоть уходит в столовую, оставляя Криворучко неожиданный комплимент:
— Я сразу увидел, что ты свой парень».
«Эпизод как эпизод, — скажете вы. – И что в нём такого особенного?» А вот что. Незадачливый Криворучко, как, впрочем, все герои этой книги, — личность реальная. Более того, он – отец Валентины Онуфриевны Остроумовой, не так давно покинувшей этот мир. Долгие годы она руководила Советом ветеранов спорта и создавала музей истории спорта в Миассе.
«Отец мой, Онуфрий Никитович, — рассказывала Валентина Остроумова, — работал на автозаводе (сначала в цехе «Мотор» мастером, потом начальником смены в цехе опытного производства № 1). Был в числе передовых. Иногда рассказывал мне о своём детстве. После окончания семилетки папа сбежал из дома (жил в Винницкой области) — уж очень хотелось ему дальше учиться. Скитался, беспризорничал — и, в конце концов, попал в коммуну имени М. Горького к Макаренко».