С некоторых пор памятника на площади Труда нет. Его демонтировали и отвезли, как думается, на реставрацию. Остался только постамент. Вроде бы ничего интересного в этом постаменте нет. Но если подойти к нему со стороны пожарной охраны, то увидишь дверку и на ней замок. Что это за таинственная дверь и куда она ведёт?..
Как известно, первый памятник Ленину в Миассе был открыт на площади Труда (Пролетарской) в 1925 году на средства рабочих-напилочников.
В своём первоначальном виде он до нас не дошёл. Высота сооружения равнялась примерно восьми метрам. Постамент памятника был сложен из миасскита. Верхняя площадка его, обнесённая железной решёткой, служила трибуной для выступления ораторов, которые попадали сюда через металлическую дверцу с тыльной стороны постамента и внутреннюю лестницу. Над постаментом возвышалась четырёхугольная колонна, её венчал бронзовый бюст Ленина.
В краеведческом музее сохранился снимок митинга трудящихся 24 июня 1941 года, в центре которого — памятник Ленину и собравшиеся на его площадке-трибуне ораторы.
Фотографии из архива краеведческого музея
Так хочется думать, что тайна двери раскрыта, но… Есть сведения, что в послевоенное время памятник перестроили и – вот что важно! — передвинули. Скульптурный бюст и колонну с постамента сняли и заменили бетонной статуей тиражированной серии, не отличающейся высокими художественными достоинствами. Осталась ли в передвинутом постаменте внутренняя лестница?..
Интересно, что на той же самой площади Труда когда-то существовала ещё одна трибуна, деревянная, массивная, специально построенная после войны для проведения митингов и демонстраций. Видимо, её начали проектировать и строить в 1946-1947 годах, потому что в 1947 году в протоколе исполкома Миасского городского совета депутатов записан пункт: «Дооборудовать сквер и трибуну на площади Труда», а в сентябре 1948 указана уже финальная задача: «Закончить строительство трибуны к 10 октября 1948 года». Не удалось пока найти информацию о том, когда была демонтирована эта трибуна. Но, согласитесь, выглядела она очень и очень солидно.
В Миассе жила единственная в своём роде дрессировщица кроликов
Миасс, как и любой другой небольшой городок, – это история России в миниатюре. Тут можно найти свидетелей всех исторических событий (даже тех, кому довелось видеть Ленина или провожать в космос Юрия Гагарина). Ну или родственников этих свидетелей. И тут же можно встретить человека абсолютно любой профессии! Даже дрессировщиков.
Жила в машгородке когда-то цирковая артистка Нина Винникова, которая дрессировала… кроликов. Да-да, кроликов! На пожелтевшей программке, которую она бережна хранила, был изображён дед в рубахе-косоворотке с дюжиной зайцев в котомке, а поодаль – красавица в русском сарафане. И надпись (крупно): «Забавные приключения дедушки Мазая в цирке». Чуть ниже шрифтом помельче: «Единственный номер в жанре дрессуры «Кролики и зайцы». Дрессировщики Н. Винникова и В. Кодах».
Цирковой спектакль, придуманный Ниной Георгиевной Винниковой и её супругом, тоже артистом цирка Владимиром Кодахом, когда-то пользовался огромной популярностью в Советском Союзе. Никто и никогда прежде не занимался дрессурой этих животных, считавшихся бездарными. Но Кодах и Винникова всё-таки решили рискнуть — и добились успеха!
В старой газетной статье (название газеты установить не удалось) под названием «Длинноухие смельчаки» читаем: «С любопытством поглядывают зрители на появившегося на арене артиста в меховой ушанке, валенках и с ружьецом. Сказка начинается. Вот Мазай достал из мешка большого серого кролика, тот пошевелил ушами и ловко стал прыгать туда-сюда через ствол ружья. А вот по барьеру один за другим понеслись «спасённые» Мазаем зайцы, роль которых талантливо исполняют их ближайшие по семейству родственники — кролики.
Летит во весь опор заяц, запряженный в легкую тележку, а в тележке — кролик-малютка. Оседлали качели белый да серый кролики, задними лапками отталкиваются — вверх, вниз! Не знаю, нравится ли им качаться, но зрители в восторге! И кто сказал, что косого ничему нельзя обучить?По всему барьеру расставлены обручи с натянутой на них бумагой. И заяц смело, на всем скаку разрывает эти преграды. В лесу, встретив нечто подобное, длинноухий, конечно, задал бы стрекача.
И, наконец, кульминация сказки. Кролики «садятся» в расписной вертолет, тот взмывает под самый купол и… Зрители разом ахают, когда из вертолета вылетает серенький кролик. Но над ним тотчас же расцветает оранжевый парашют. Ах! — и еще один парашют раскрылся, и еще… И как это у зверюшек разрыва сердца не случилось?..»
Фотографии из семейного архива Елены Михайловой (Шепель)
Как оказалось, Нина Винникова – родом из Златоуста, воспитывалась в спортивной семье. Акробаткой стала в три года благодаря старшему брату Киму, который её гнул как гуттаперчевого мальчика. В восемь лет девочка уже имела первый юношеский разряд по спортивной гимнастике.
«В 1955 году отца перевели в Миасс, — рассказывала Нина Георгиевна, — мы переехали в частный домик в поселке Динамо. Чтобы не потерять спортивную форму, я тренировалась сама, прыгала в огороде. А потом жена брата, Валерия Винникова, привела меня к Виктору Дмитриевичу Шепелю, который руководил цирковой студией автозавода: «Возьми мою золовку к себе. Девчонка кувыркается на огороде, а родители боятся, как бы она себе шею не свернула». Шепель согласился не сразу: «Да, талантливая девочка, но пусть немного подрастет. Коллектив у меня взрослый, занимаемся на территории завода, вход туда только по пропускам. Если только директор завода разрешит выписать ей пропуск…»
Под расписку снохи Нине выдали пропуск и зачислили в цирковой коллектив. Радости девочки не было границ! В 1962 году её начали готовить к поступлению в Московское цирковое училище.
«Поехала я одна, — вспоминала Нина Георгиевна, — нагруженная специальным реквизитом, с рекомендательными письмами Шепеля, адресованными его другу, преподавателю Василию Зиновьеву. Сдала экзамены, а в списках себя не нашла. Стояла растерянная, не зная, что делать. Вдруг ко мне подошла седая женщина. С возгласом: «Ах, вот ты где!» схватила за руку и потащила в комнату, где сидела комиссия. Один из членов комиссии снял телефонную трубку, набрал номер отдела формирования Союзгосцирка и громко закричал: «Акифьев! Тут приехала девчонка с Урала с готовым номером! В училище ей делать нечего, принимай кадры!» Мне вручили направление в Союзгосцирк, и я стала профессиональной артисткой».
Антон Скаруцкий оставил в своих воспоминаниях яркие картины жизни города
Сотруднику Ильменского заповедника Антону Скаруцкому, оставившему пространные воспоминания о своей жизни в нашем городе, было присуще редкое качество мастерски описывать любые события, происходящие в его жизни и в жизни Миасского завода первой половины ХХ века.
Вот как рассказал на печатных страницах о том, как изменилась его жизнь после вступления в комсомол…
Фото предоставлено Ильменским заповедником
«В ноябре 1923 года я и Николай Засыпкин решили вступить в комсомол. Приняли нас быстро и единогласно, и мы сразу ощутили в себе какую-то перемену. То мы были какие-то маленькие и обессиленные личности, а теперь стали членами большой семьи молодёжного союза. И это наполнило наши сердца каким-то особенным, радостным теплом. Тем более что Союз этот был ЛЕНИНСКИМ! И как-то ощутилось, что один ты — это ничто, а в Союзе ты — Сила!
Времена были неспокойные. Врагов и супостатов было более чем достаточно. И мы были все время начеку. По ночам поочерёдно дежурили при штабе ЧОН и время от времени при полном вооружении патрулировали улицы города.
Мы считали себя «закваской нового общества». Борясь за новый быт, мы объявляли беспощадную войну затхлой обывательщине и мещанству. Мы выбросили из своего обихода венчания, крестины, церковь и попов. Заодно смахнули мы и всякие моды, вплоть до галстуков и танцулек.
«Буржуазные пережитки — на свалку истории!» — гремели мы яростно. Мы самоотверженно боролись за коммунистическую мораль.
Конечно, без перегибов не обошлось, ведь головы у нас были горячие.
Помню, как у одного из наших ребят родился сын, и мы ему торжественно устроили «комсомольские крестины». Нужно было «повесить этикетку» новоявленному хозяину земли. Долго в поте лица трудилась коллективная мысль, пока все вкусы и желания не выкристаллизовались в имя нашего вождя. Да будет же отныне и до века имя ему Владилен!..
…Крепко запомнился день 21 января 1924 года. Тут были две причины. Одна — духовная, смерть Ленина. Другая — физическая: отмороженные уши. Эти причины связались в одну беду неразрывно.
С самого утра тревожно заревели гудки. На станции страшно закричали паровозы, загудела электростанция. В городе — напилочный завод и все три паровые мельницы. Это был леденящий душу «концерт». Молодая республика лишилась своего создателя и вождя — УМЕР ЛЕНИН! Страшно-страшно нам сделалось. Что теперь будет с нами? Что нас ждёт?..
Состояние отчаяния, однако, продолжалось недолго. С чувством ожесточённой и яростной решимости мы двинули на общегородской митинг. Он был собран на городском пруду, так как народу собралось столько, что его не могло вместить никакое здание.
Оглушённый несчастьем, я и не заметил, как отморозил себе уши. Только вдруг слышу позади голос: «Эй, товарищ! У вас уши побелели! Бегите скорее домой!».
Я — хвать руками за уши, а они у меня «чужие» и твёрдые, как деревяшка. Как их оттирать? Отломишь еще, пожалуй.
Припустил я до нашего детдома через пруд. Увидели, что со мной приключилось, в дом не пустили, оставили в холодных сенях и велели отмачивать уши ледяной водой. Сначала уши покрылись ледяной коркой, а когда снял корку, то уши приобрели гибкость. И только после этого уши перевязали».
У каждого из нас есть, что рассказать молодому поколению
Читали ли вы «Педагогическую поэму» А.С. Макаренко? Давайте-ка освежим в памяти один эпизод…
«Демонстративных отказов от работы почти не было. Некоторые потихоньку прятались, смывались куда-нибудь, но эти смущали меня меньше всего: для них была всегда наготове своеобразная техника у пацанов.
…Прогульщик подходит к столу и старается сделать вид, что человек он обыкновенный и не заслуживает особенного внимания, но командир каждому должен воздать по заслугам. Командир строго говорит какому-нибудь Кольке:
— Колька, что же ты сидишь? Разве ты не видишь? Криворучко пришел, скорее место очисти! Тарелку ему чистую! Да какую ты ложку даешь, какую ложку?!
Ложка исчезает в кухонном окне.
— Наливай ему самого жирного!.. Самого жирного!.. Петька, сбегай к повару, принеси хорошую ложку! Скорее! Стёпка, отрежь ему хлеба… Да что ты режешь? Это граки едят такими скибками, ему тоненькую нужно… Да где же Петька с ложкой?.. Петька, скорее там! Ванька, позови Петьку с ложкой!..
Криворучко сидит перед полной тарелкой действительно жирного борща и краснеет прямо в центр борщовской поверхности. (…)
Дурашливо захлопотанный Петька врывается в столовую и протягивает обыкновенную колонийскую ложку, держит её в двух руках парадно, как подношение. Командир свирепствует:
Петька изображает оторопелую поспешность, как угорелый, мечется по столовой и тычется в окна вместо дверей.
Начинается сложная мистерия, в которой принимают участие даже кухонные люди. Кое у кого сейчас замирает дыхание, потому что и они, собственно говоря, случайно не сделались предметом такого же горячего гостеприимства. Петька снова влетает в столовую, держа в руках какой-нибудь саженный дуршлаг или кухонный половик. Столовая покатывается со смеху.
Тогда из-за своего стола медленно вылезает Лапоть и подходит к месту происшествия. Он молча разглядывает всех участников мелодрамы и строго посматривает на командира. Потом его строгое лицо на глазах у всех принимает окраски растроганной жалости и сострадания, то есть тех именно чувств, на которые Лапоть заведомо для всех неспособен. Столовая замирает в ожидании самой высокой и тонкой игры артистов!
Лапоть орудует нежнейшими оттенками фальцета и кладёт руку на голову Криворучко:
— Детка, кушай, детка, не бойся… Зачем издеваетесь над мальчиком? А? Кушай, детка… Что, ложки нет? Ах, какое свинство, дайте ему какую-нибудь… Да вон эту, что ли…
Но детка не может кушать. Она ревёт на всю столовую и вылезает из-за стола, оставляя нетронутой тарелку самого жирного борща. Лапоть рассматривает страдальца, и по лицу Лаптя видно, как тяжело и глубоко он умеет переживать.
— Это как же? — чуть не со слезами говорит Лапоть. — Что же, ты и обедать не будешь? Вот до чего довели человека!
Лапоть оглядывается на хлопцев и беззвучно хохочет. Он обнимает плечи Криворучко, вздрагивающие в рыданиях, и нежно выводит его из столовой. Публика заливается хохотом.
Но есть и последний акт мелодрамы, который публика видеть не может. Лапоть привёл гостя на кухню, усадил за широкий кухонный стол и приказал повару подать и накормить «этого человека» как можно лучше, потому что «его, понимаете, обижают». И когда ещё всхлипывающий Криворучко доел борщ и у него находится достаточно свободы, чтобы заняться носом и слезами, Лапоть наносит последний тихонький удар, от которого даже Иуда Искариотский обратился бы в голубя:
— Чего это они на тебя? Наверное, на работу не вышел? Да?
Криворучко кивает, вздыхает и вообще больше сигнализирует, чем говорит.
— Вот чудаки! Ну, что ты скажешь!.. Да ведь ты последний раз? Последний раз, правда? Так чего ж тут вьедаться? Мало ли что бывает? Я, как пришёл в колонию, так семь дней на работу не ходил… А ты только два дня. А дай, я посмотрю твои мускулы… Ого! Конечно, с такими мускулами надо работать… Правда ж?
Криворучко снова кивает и принимается за кашу. Лапоть уходит в столовую, оставляя Криворучко неожиданный комплимент:
— Я сразу увидел, что ты свой парень».
«Эпизод как эпизод, — скажете вы. – И что в нём такого особенного?» А вот что. Незадачливый Криворучко, как, впрочем, все герои этой книги, — личность реальная. Более того, он – отец Валентины Онуфриевны Остроумовой, не так давно покинувшей этот мир. Долгие годы она руководила Советом ветеранов спорта и создавала музей истории спорта в Миассе.
Фотографии из архива В. О. Остоумовой
«Отец мой, Онуфрий Никитович, — рассказывала Валентина Остроумова, — работал на автозаводе (сначала в цехе «Мотор» мастером, потом начальником смены в цехе опытного производства № 1).Был в числе передовых. Иногда рассказывал мне о своём детстве. После окончания семилетки папа сбежал из дома (жил в Винницкой области) — уж очень хотелось ему дальше учиться. Скитался, беспризорничал — и, в конце концов, попал в коммуну имени М. Горького к Макаренко».
Константин Теплоухов — о браговарении на Урале и допросе самогонщиков
Не первый раз обращаемся мы к воспоминаниям акцизного чиновника Константина Теплоухова. А ведь не все, наверное, знают, что за должность такая была в царской России — «акцизный чиновник»? Акцизный чиновник — это мелкий служащий, в обязанности которого входил контроль над поступлением в казну акцизов, то есть специальных сборов-накруток на алкоголь и часть импортных товаров (табак, сахар).
Работа Теплоухова была связана с постоянными разъездами по вверенному ему округу, где он проводил ревизии пивных лавок и винных магазинов. Трудно сказать, была ли эта работа интересной, но автор «Мемуаров…», рассказывая о ней, приводит много любопытных случаев из своей практики. Например, в годы Первой мировой войны, когда водку и пиво продавать перестали, наш сообразительный народ не расстроился и начал варить бражку…
Читаем (пунктуация авторская)…
«Руси есть веселие пити» — в городе и в уезде начали варить бражку. Хлеба было достаточно, но в городе — при цене сахара 15 коп. фунт, дрожжей — 32 коп. — варили сначала из сахара. На ведро бражки надо десять фунтов сахара — полтора рубля и фунт дрожжей — 32 коп., всего на 1 руб. 82 коп. — продавали по три рубля ведро, — ведра на троих хватало с избытком. В уезде больше варили из хлеба; хозяйки сами делали солод и дрожжи из хмеля. Хмель в заводском пиве прибавляется для консервирования пива, но бабы, думая, что он охмеляет, — валили в бражку столько, что получалась ужасная горечь… на ведро бражки из хлеба материалов шло на 40-50 коп. — продавая по три рубля, зарабатывали хорошо, но наиболее жадные желали ещё больше: чтобы на вид бражка была тёмной, то есть крепкой — прибавляли охры; чтобы пенилась — мыла. Крепость от этого не увеличивалась, пробовали прибавлять настоя табаку — слышно на вкус… Наконец, нашли, — стали прибавлять куриного помёта! По словам А.Ф. Бейвеля (доктор медицины, общественный деятель, городской голова Челябинска с 1903 по 1911 год — ред.), настой его производит временное слабое отравление крови, — появляется лёгкое головокружение, похожее на опьянение… Как они, подлые, додумались!..».//1915 год.
Акцизным чиновникам приходилось выискивать самогонщиков и составлять на них протоколы. Дело это было не простое. Вот как рассказывает об этом Теплоухов:
«Поехал в уезд (…) Останавливался в лавках, вызывал старшину и других, расспрашивал. Они обыкновенно говорили, что в их селении не гонят, а вот в соседнем — есть; называют и фамилии, так что, приехав в соседнее село, я уже имел за что зацепиться. Брал стражника и шёл с обыском. Потом протокол, вызов свидетеля, дознание…
(…) Больше всего канители было с допросами свидетелей. Чтобы протокол был вполне исправен, надо полное, исчерпывающее показание свидетелей не менее двух, которые показали бы, что я, такой-то, купил тогда-то у такого-то столько-то самогонки и заплатил. А кому охота наживать врагов да ещё путаться по судам?.. Приходилось сначала найти свидетеля на свидетеля, то есть, чтобы первый показал на второго, что тот покупал, и тогда уже из второго вытащишь то, что надо…
Бабы обыкновенно прикидывались дурочками. Одна меня прямо извела… «Как тебя зовут?» — «Кого?» — «Тебя!» — «Меня-то?» — «Ну конечно!» — «А на что тебе?» — «Надо!» — уже повышаю голос. — «Марией!». Записываю. «По отцу как?» — «Кого?» — «Тебя!» — «Как это — по отцу?» — «Ну как твоего отца звали?» — «Это моего-то?» — «Ну да, твоего, твоего!» — «Иваном!» — «Как фамилия?» — «Это чья фамилия?» И т.д., и т.п.
Нашёл выход: после десятка таких дурацких ответов приглашал десятского и начинал писать новый протокол — уже на свидетельницу, обвиняя её в соучастии. Баба сразу понимает и начинает отвечать по-человечески, почти не оправдываясь. Да и как оправдываться, когда в амбаре найдёшь «аппарат», в избе в кадочке затор, в укромном углу за печкой несколько бутылок самогонки. Бабы, впрочем, пытались запираться. Одна даже заявила, что ничего знать не знает, ведать не ведает, — «видно, кто-то подсунул!». Все засмеялись, — засмеялась и она — «ну пиши — варила!». //1916 год
