«Ели всё, от коры до белой глины»

Старожилы Миасса вспоминают, как боролись с голодом в 1920-х годах

А давайте-ка поговорим про мусорку. Странно вам?.. Ну хорошо, скажем по-другому — про мусорный контейнер. Вернее, про то, что порой мы видим вокруг него. Хлеб… Наверняка и нашим читателям приходилось видеть брошенные надкусанные и недоеденные булки, начатые и покрывшиеся плесенью буханки… Ничего внутри не ёкнуло?.. А люди преклонного возраста, много повидавшие на своём веку, не прошли бы мимо, остановились и вспомнили, что им пришлось пережить…

Анна Ивановна Красавина, жительница Миасса, давно уже покинувшая этот мир, когда-то описала всю свою жизнь (и жизнь многочисленной родни) в мельчайших подробностях за восемьдесят лет. Рассказ этот – да нет, не рассказ, а целый роман! – получился настолько цельным, полнокровным, исторически верным, что вошёл в многотомный альманах «История людей», изданный в 2010 году издательским домом «Губерния» (г. Челябинск). Одна из глав посвящена голоду.

«Начало 20-х годов, 1921 год особенно, — писала Анна Ивановна. —  Как же трудно было жить голодом! Что только не выискивали, чтобы наполнить чем-то желудок и почувствовать, что ты сыт! (…) Вначале мать как-то могла где-то кое на что выменять пшенички, овса или проса. Выменивала на жалкие остатки в хозяйстве после смерти отца: лыко, дёготь, колёса и т.п.  у нас не выходил из рук чугунный пест и ступа, большая, тяжёлая. Мать заваривала, мыла, сушила овёс, а мы его поочерёдно с братом толкли, обивали лузгу, отвеивали. Таким же образом поступали и с просом. А пшеницу «рушили» на жерновах самодельных. И из всех, таким образом полученных продуктов мать варила кашу или суп. А если доставала муки – что было уже редкостью для нас, — примешивала по горсточке этой муки к разным суррогатам. Это, например, сухие толчёные лушпайки, снятые с варёной картошки (они были, как серые какие-то отруби), толчёная, также сухая, лебеда, кумузлык, сырая рубленая картофельная ботва, ещё не созревшая черёмуха толчёная, кора илемника и т.д. Из этой смеси мать и пекла лепёшки.

Боже мой, что только не ели и не пытались есть в то время люди! Выкапывали корни мелких голубых колокольчиков, похожие на чёрную, длинную редьку. Наевшись их, люди сразу опухали, приключалась водянка, лопалась кожа, и человек кончался.

Выкапывали саранки. Ну, это, можно сказать, был деликатес. А тем более, ещё и очень трудоёмкая работа для человека.

Пытались есть жёлуди. На нашем старом дворе, где жила семья брата моего отца, от когда-то большого и сильного хозяйства остались кожи животных, невыделанные, висевшие на чердаке, в сараях. Добрались до этих кож: постепенно одну за другой снимали, резали на куски, палили в печи, скребли, мыли и варили. И были, конечно, рады тому, что это, чуть не стогодовалые кожи, им пригодились.

А когда кончились кожи, то тётка Паша, шаря по чердакам и сараям, наткнулась однажды на связки сухого мака, заткнутые где-то под стреху. Сняла, очистила от мусора и натолкла из них муки на лепёшки. Кто бы мог представить, что будет с этих лепёшек с нашими родственниками, тёткой и двоюродным братом! Они с вылупленными глазами лезли на стены, говорили чёрт знает что, никого не узнавали. Мама бегала к ним, отпаивала чем-то, прибегала домой, рассказывала, что делается, и снова бежала оказывать посильную помощь. Оклемались они как-то. Вот что значит – нет хлеба! Вся забота сводилась к тому, куда пойти и где найти, чем бы заменить кусочек хлеба. Сколько людей гибло где-то в лесу, падая от изнеможения. Умирали прямо на улице и дома».

«Мы ели всё, от коры до синеглазовской белой глины, — читаем у миасского журналиста и краеведа Василия Морозова, — от лебеды до тины из Кошкульского озера. Все маломальские ценности, обручальные кольца, серьги, одежду специальные уполномоченные везли в Сибирь, в хлеборобные районы, в обмен на зерно. Увы, не все посланцы возвращались. Некоторые заболевали по дороге и собранное добро просто пропадало».

Голод нередко толкал людей на преступления. В Миассе даже была создана специальная комиссия по делу людоедов, в состав которой входили начальник ГПУ Иван Затекин и врач Георгий Маврицкий.

«За два года в Челябинской области умерли от голода более 13 тысяч человек. Эти цифры были оглашены на областной партконференции осенью 1922 года», — подытожил Василий Морозов…

Краеведческая страница